Неточные совпадения
Выражение его лица и всей фигуры в мундире, крестах и белых с галунами панталонах, как он торопливо шел, напомнило Левину травимого зверя, который
видит, что дело его
плохо.
Увидели ляхи, что
плохо наконец приходит, выкинули хоругвь и закричали отворять городские ворота.
И я тоже против; потому что
вижу: те люди, которые и лучше живут, — хуже тех, которые живут
плохо.
— Нет, — строго сказала Таисья, глядя в лицо его. — Я тоже не знаю — кто это. Его прислал Женя.
Плохо Женьке. Но Ивану тоже не надо знать, что вы
видели здесь какого-то Пожарского? Да?
«Да, у нее нужно бывать», — решил Самгин, но второй раз
увидеть ее ему не скоро удалось, обильные, но запутанные дела Прозорова требовали много времени, франтоватый письмоводитель был очень
плохо осведомлен, бездельничал, мечтал о репортаже в «Петербургской газете».
В зеркале Самгин
видел, что музыку делает в углу маленький черный человечек с взлохмаченной головой игрушечного чертика; он судорожно изгибался на стуле, хватал клавиши длинными пальцами, точно лапшу месил, музыку
плохо слышно было сквозь топот и шарканье ног, смех, крики, говор зрителей; но был слышен тревожный звон хрустальных подвесок двух люстр.
Клим Самгин замедлил шаг, оглянулся, желая
видеть лицо человека, сказавшего за его спиною нужное слово; вплоть к нему шли двое: коренастый,
плохо одетый старик с окладистой бородой и угрюмым взглядом воспаленных глаз и человек лет тридцати, небритый, черноусый, с большим носом и веселыми глазами, тоже бедно одетый, в замазанном, черном полушубке, в сибирской папахе.
— Как это? Вы не
видели брата стольки годы и не хотите торопиться
видеть его? Это —
плохо. И нам нужно говорить о духовной завещании.
«Весьма вероятно, что если б не это — я был бы литератором. Я много и отлично
вижу. Но —
плохо формирую, у меня мало слов. Кто это сказал: «Дикари и художники мыслят образами»? Вот бы написать этих стариков…»
Он
видел себя поглупевшим и
плохо понимал, что творится вокруг его.
Старики понимали выгоду просвещения, но только внешнюю его выгоду. Они
видели, что уж все начали выходить в люди, то есть приобретать чины, кресты и деньги не иначе, как только путем ученья; что старым подьячим, заторелым на службе дельцам, состаревшимся в давнишних привычках, кавычках и крючках, приходилось
плохо.
Так что я даже в ту минуту должен был бы стать в недоумении,
видя такой неожиданный переворот в ее чувствах, а стало быть, пожалуй, и в Ламбертовых. Я, однако же, вышел молча; на душе моей было смутно, и рассуждал я
плохо! О, потом я все обсудил, но тогда уже было поздно! О, какая адская вышла тут махинация! Остановлюсь здесь и объясню ее всю вперед, так как иначе читателю было бы невозможно понять.
Сейоло нападал на отряды, отбивал скот, убивал пленных англичан, и, когда
увидел, что ему придется
плохо, что, рано или поздно, не избежит их рук, он добровольно сдался начальнику войск, полковнику Меклину, и отдан был под военный суд.
Ночью я
плохо спал. Почему-то все время меня беспокоила одна и та же мысль: правильно ли мы идем? А вдруг мы пошли не по тому ключику и заблудились! Я долго ворочался с боку на бок, наконец поднялся и подошел к огню. У костра сидя спал Дерсу. Около него лежали две собаки. Одна из них что-то
видела во сне и тихонько лаяла. Дерсу тоже о чем-то бредил. Услышав мои шаги, он спросонья громко спросил: «Какой люди ходи?» — и тотчас снова погрузился в сон.
— «Ну, — подумал я про себя, —
плохо тебе, Михайло Михайлыч…» А вот выздоровел и жив до сих пор, как изволите
видеть.
Я спал
плохо, раза два просыпался и
видел китайцев, сидящих у огня. Время от времени с поля доносилось ржание какой-то неспокойной лошади и собачий лай. Но потом все стихло. Я завернулся в бурку и заснул крепким сном. Перед солнечным восходом пала на землю обильная роса. Кое-где в горах еще тянулся туман. Он словно боялся солнца и старался спрятаться в глубине лощины. Я проснулся раньше других и стал будить команду.
2 раза мы
видели животных, но как-то
плохо: или видна была одна голова с рогами, или задняя часть тела и ноги.
— Когда я жила с матушкой… я думала, отчего это никто не может знать, что с ним будет; а иногда и
видишь беду — да спастись нельзя; и отчего никогда нельзя сказать всей правды?.. Потом я думала, что я ничего не знаю, что мне надобно учиться. Меня перевоспитать надо, я очень дурно воспитана. Я не умею играть на фортепьяно, не умею рисовать, я даже шью
плохо. У меня нет никаких способностей, со мной, должно быть, очень скучно.
Кетчер махал мне рукой. Я взошел в калитку, мальчик, который успел вырасти, провожал меня, знакомо улыбаясь. И вот я в передней, в которую некогда входил зевая, а теперь готов был пасть на колена и целовать каждую доску пола. Аркадий привел меня в гостиную и вышел. Я, утомленный, бросился на диван, сердце билось так сильно, что мне было больно, и, сверх того, мне было страшно. Я растягиваю рассказ, чтоб дольше остаться с этими воспоминаниями, хотя и
вижу, что слово их
плохо берет.
Месяца через полтора я заметил, что жизнь моего Квазимодо шла
плохо, он был подавлен горем, дурно правил корректуру, не оканчивал своей статьи «о перелетных птицах» и был мрачно рассеян; иногда мне казались его глаза заплаканными. Это продолжалось недолго. Раз, возвращаясь домой через Золотые ворота, я
увидел мальчиков и лавочников, бегущих на погост церкви; полицейские суетились. Пошел и я.
— Да, кобылье молоко квашеное так называется… Я и вас бы научил, как его делать, да вы, поди, брезговать будете. Скажете: кобылятина! А надо бы вам —
видишь, ты испитой какой! И вам есть
плохо дают… Куда только она, маменька твоя, бережет! Добро бы деньги, а то… еду!
— И не злодей, а привычка у тебя пакостная; не можешь
видеть, где
плохо лежит. Ну, да будет. Жаль, брат, мне тебя, а попадешь ты под суд — верное слово говорю. Эй, кто там! накрывайте живее на стол!
Я очень
плохо понимаю настроение А. Жида в его Nourritures Terrestres [«Земная пища» (фр.).] и
вижу в этом лишь борьбу пуританина с запретами, наложенными на его жизнь.
Меня так
плохо понимали, что, когда я высказался в защиту экзистенциальной философии, то
увидели в этом что-то совершенно новое для меня и почти измену моему философскому прошлому.
Я
видел, что очень обидел ее, но
плохо понимал, почему это так вышло…
Эта ночь у нас прошла тревожно: старший брат, проснувшись,
увидел, что к нему тянутся черные бархатные руки, и закричал… Я тоже спал
плохо и просыпался в поту от бессвязных сновидений…
К своему ужасу он слышал, что пара уже гонится за ним. Лошадь устала и
плохо прибавляла ходу. Где же одной уйти от пары? Анфим уже слышал приближавшийся топот и, оглянувшись,
увидел двух мужиков в кошевке. Они были уже совсем близко и что-то кричали ему. Анфим начал хлестать лошадь вожжами.
Удивительно, мне что-то в правый глаз попало…
плохо стал
видеть. И в четверг, когда я был в окружном суде…
Признаюсь, я на руку нечист; где что немного похожее на рассудительное
увижу, то тотчас стяну; смотри, ты не клади мыслей
плохо.
Все эти; господа принадлежат к той категории, которую определяет Неуеденов в «Праздничном сне»: «Другой сунется в службу, в какую бы то ни на есть» послужит без году неделю, повиляет хвостом,
видит — не тяга, умишка-то не хватает, учился-то
плохо, двух перечесть не умеет, лень-то прежде его родилась, а побарствовать-то хочется: вот он и пойдет бродить по улицам до по гуляньям, — не объявится ли какая дура с деньгами»…
Но — чудное дело! превратившись в англомана, Иван Петрович стал в то же время патриотом, по крайней мере он называл себя патриотом, хотя Россию знал
плохо, не придерживался ни одной русской привычки и по-русски изъяснялся странно: в обыкновенной беседе речь его, неповоротливая и вялая, вся пестрела галлицизмами; но чуть разговор касался предметов важных, у Ивана Петровича тотчас являлись выражения вроде: «оказать новые опыты самоусердия», «сие не согласуется с самою натурою обстоятельства» и т.д. Иван Петрович привез с собою несколько рукописных планов, касавшихся до устройства и улучшения государства; он очень был недоволен всем, что
видел, — отсутствие системы в особенности возбуждало его желчь.
—
Плохо я
вижу, голубчик… — шептала баушка Лукерья, наклоняясь к самой бумажке. — Слепой курице все пшеница.
Нелегкая меня к вам не понесет, а все надеюсь вас
видеть в доме Бронникова, известном всей Европе. Михеевне
плохо — глаза потемнели. Берегу ее, как умею, — за долговременную службу. Аминь.
— Вот если бы нас
видели! — сказала Лиза с улыбкой, которая
плохо шла к ее заплаканным глазам.
Наконец раздался крик: «Едут, едут!» Бабушку поспешно перевели под руки в гостиную, потому что она уже
плохо ходила, отец, мать и тетка также отправились туда, а мы с сестрицей и даже с братцем, разумеется, с дядькой, нянькой, кормилицей и со всею девичьей, заняли окна в тетушкиной и бабушкиной горницах, чтоб
видеть, как подъедут гости и как станут вылезать из повозок.
— Как тебе сказать? С непривычки оно точно… опасаешься немного, ну а потом
видишь, что другие люди не боятся, и сам станешь посмелее… Много там, братец мой, всякой всячины. Придем — сам
увидишь. Одно только
плохо — лихорадка. Потому кругом болота, гниль, а притом же жарища. Тамошним-то жителям ничего, не действует на них, а пришлому человеку приходится
плохо. Одначе будет нам с тобой, Сергей, языками трепать. Лезь-ка в калитку. На этой даче господа живут очень хорошие… Ты меня спроси: уж я все знаю!
— А мы так вот тутошние, — говорит она, шамкая губами, — верст за сто отселева живем… Человек я старый, никому не нужный, ни поробить, ни в избе посмотреть… Глазами-то
плохо уж
вижу; намеднись, чу, робенка — правнучка мне-то — чуть в корыте не утопила… Вот и отпустили к угоднику…
В этой-то горести застала Парашку благодетельная особа.
Видит баба, дело
плохо, хоть ИЗ села вон беги: совсем проходу нет. Однако не потеряла, головы, и не то чтобы кинулась на шею благодетелю, а выдержала характер. Смекнул старик, что тут силой не возьмешь — и впрямь перетащил мужа в губернский; город, из духовного звания выключил и поместил в какое-то присутственное место бумагу изводить.
Если
видишь, что
плохо — ну и поправь, наведи его на дорогу.
Никакой пользы нет, а сиди на службе; ну, я и
вижу, что дело
плохо, и стал опять наниматься, по старому обыкновению, в кучера, но никто не берет; говорят: ты благородный офицер, и военный орден имеешь, тебя ни обругать, ни ударить непристойно…
— Ну вот, уж непременно и смешной, — заступилась его прекрасная дама. — Это ведь всегда так трогательно
видеть, когда старики открывают бал. Гораздо смешнее
видеть молодых людей,
плохо танцующих.
На это отец Михаил четко, сухо и пространно принимается говорить о свободной воле и, наконец,
видя, что схоластика
плохо доходит до молодых умов, делал кроткое заключение...
Арина Петровна понурила голову и раздумывала. Она очень хорошо
видела, что дело ее стоит
плохо, но безнадежность будущего до того терзала ее, что даже очевидность не могла убедить в бесплодности дальнейших попыток.
Когда я рассказывал им о том, что сам
видел, они
плохо верили мне, но все любили страшные сказки, запутанные истории; даже пожилые люди явно предпочитали выдумку — правде; я хорошо
видел, что чем более невероятны события, чем больше в рассказе фантазии, тем внимательнее слушают меня люди.
Иногда кочегар казался мне дурачком, но чаще я думал, что он нарочно притворяется глупым. Мне упрямо хотелось выспросить его о том, как он ходил по земле, что
видел, но это
плохо удавалось; закидывая голову вверх, чуть приоткрыв медвежьи темные глаза, он гладил рукою мшистое свое лицо и тянул, вспоминая...
И в это время на корабле умер человек. Говорили, что он уже сел больной; на третий день ему сделалось совсем
плохо, и его поместили в отдельную каюту. Туда к нему ходила дочь, молодая девушка, которую Матвей
видел несколько раз с заплаканными глазами, и каждый раз в его широкой груди поворачивалось сердце. А наконец, в то время, когда корабль тихо шел в густом тумане, среди пассажиров пронесся слух, что этот больной человек умер.
— Ну, пускай так, мистер так и мистер, чтоб тебя схватило за бока… А где же тут хорошая заезжая станция, чтобы, знаешь, не очень дорого и не очень уж
плохо. Потому что,
видишь ты… Мы хоть в простых свитках, а не совсем уже мужики… однодворцы… Притом еще с нами,
видишь сам, девушка…
— Ну, вот
видите, — говорил он, — так-то здесь живут, в новом свете, что? Разве
плохо?
Ел он
плохо: ходит, бывало, по базару и где
увидит у торговки яйца тухлые, яблоки-мякушки, ягоду мятую — привяжется: «Ты что делаешь, мать?